Против ветра! Русские против янки - Страница 30

Сжался могучий кулак, способный забить в пушку заряд не хуже банника, а с банником — разметать роту ворвавшихся на батарею французов. Разок и пришлось, свидетельство тому — Георгиевский крест, единственная матросская награда, которую можно носить офицеру. Хотя бы потому, что этот крест и есть пропуск к офицерскому званию. Что требуется по Морскому уставу для того, чтобы унтер при надобности превратился в прапорщика? Восемь лет непоротой спины. А что гарантирует спину, даже по суду? Серебряный или золотой крестик с ездецом, поражающим змея.

Теперь половина кают-компании — с такими крестами. Так и должно быть: как раз восемь лет прошло с недоброй памяти Крымской войны. Вот и засверкали золотыми погонами и украсились фуражками те, кто на Малаховом кургане, при Свеаборге, Одессе и Петропавловске не посрамил матросской бескозырки.

Разместил нехитрые пожитки… все равно пусто. И свет — раньше падал сверху, сквозь решетки световых люков, настоящий, солнечный. Теперь — глухие стены и масляная лампа, что днем, что ночью. Запах свежесмоленого дерева. Толстая дубовая подкладка, на которой пока не лежит броня. Что-то это напоминало…

Что именно, Пантелеймон Григорьевич понял, царапнув фуражкой о низкий потолок. Что поделаешь, рост. На Малаховом, в блиндажах, не раз и лбом доводилось припечатываться.

На верхних палубах фрегатов он и забыл, каково это — толстый дощатый настил над пушками. Так было и на «Невском» — если не считать того, что на ретирадную батарею временами относило из невысокой трубы дым, все было почти так же, как и до Севастополя. Началась война — и все повторилось, словно время двинулось вспять. Победа, потом железные корабли врага, перед которыми паровой фрегат не лучше, чем парусник перед пароходами в Крымскую.

Был фрегат, и не стало фрегата. Стал казематный броненосец, пусть пока и без брони. Крепость. Что ж, крепости ему защищать не впервой! Ну, раз такой расклад… Гришин снял фуражку. Перевернул. Одним движением вырвал распиравший верх обод, заломил обмякшую тулью назад, по-нахимовски. В траншеях, блиндажах да казематах сподручней. И потолок реже царапать, и голову при ударе защитит верней. А главное, Павел Степанович так носил…

Прозвонил колокол. Две склянки. Пора в капитанский салон, на совет. Молодой прапорщик с сединой на висках шагнул за порог своего нового обиталища — и на этот раз ему не понадобилось пригибаться.

Командир бывшего фрегата, а ныне недостроенного броненосца, окинул взглядом военный совет. Прежде такого кабинета не было даже у адмирала. Да, у Лесовского были окна — отгороженные парусиновыми выгородками под жилье штабных чинов. Мебель в стиле ампир дополнялась двумя чугунными чудищами на поворотных станках. Злые языки спорили — то ли ретирадную специально создали под «цареныша», то ли Лесовский не доверяет унтерам, боится, что пропьют судовой хронометр…

Теперь ни адмиральского салона, ни окон, ни шестидесятичетырехфунтовок: все перемололи в труху чужие ядра, все срезали и отдали на дрова и в переплавку. На месте старого салона — ничего, только воздух над блиндированной палубой да дымок из новой, двухслойной, скошенной назад трубы.

У стола — лучшего каролинского дуба, но плотницкой работы, рубили мастера с верфи — как в былые времена, люди пополам. На одной стороне — «старые» господа офицеры по адмиралтейству. На другой вновь произведенные. У тех, что из унтеров, поблескивают матросские Георгиевские кресты. У тех, что вышли из корабельных недр — и взяли их с собой наверх, — офицерские награды без бантов и мечей. Ни георгиевской ленточки, ни темляка при кортике. По уставу не положено!

Жаль, если раскол на чистых и нечистых начнется снова. Теперь не скучный переход. Теперь война…

Нужно найти слова. Точней, повернуть первые, почти уставные — так, чтобы люди выбрали риск, бой — и единство! Это тебе не конструкторов в жестянках на таран посылать.

Взгляд на хронометр. Прошло всего четырнадцать минут — а кажется, четырнадцать часов. Взгляд скользит с циферблата на крышку… «Мичману Лесовскому — в память о совместной службе. Лучше шторм, чем штиль! Товарищи-гардемарины». Хронометр оставили человеку, который наверняка выживет. Передаст реликвию семье адмирала… Ошиблись. Через несколько дней — бой. Снова без брони лезть на мониторы и береговые батареи. Совет колебался — но дело решило упоминание о товарищах, которые воюют… а не расстреливают паровозные котлы персиками! Только вот теперь старший помощник задержался.

— Господин капитан, разрешите вопрос! Теперь, когда совет распущен… Неужели есть новости с наших кораблей? От посланника? Или союзники сообщили? Я понимаю, не говорить команде могут быть соображения, но раз уж вы сказали — действуют успешно, то, возможно, и какие подробности узнать?

Алексеев развел руками:

— Никаких подробностей. А источник мой вот.

Адам Филиппович недоуменно принял в руки вчерашний номер «Ричмондского вестника». Что командир аккуратно изучает каждый номер, все знают. И сами просматривают. Взгляд зашарил по страницам… Неужели вчера просмотрел — такое? Увы, нигде ничего. Даже в самом мелком шрифте. А ведь успехи русских крейсеров наверняка были бы на первой полосе, и крупно!

— Вот, — ноготь Алексеева отчеркивает строчку в коммерческих новостях — все-таки первая полоса! — Здесь.

— Состояние гаванского рынка? «Хлопок поднялся на тридцать пунктов и продолжает расти…»

— Именно, Адам Филиппович. Хлопок растет — значит, наши гуляют на торговых путях! Крупнейший поставщик хлопка уже не Юг… Индия! А раз продолжает расти, значит, дела с перехватом наших товарищей у Королевского флота обстоят нерадужно.